Це та частина, яку я свого часу не оприлюднив на "Енігмі", бо не знайшов. Сподіваюся, що читачі відпустять мені цей гріх.
Действие четвертое
Прошел год с тех пор, как Крошка Цимес был «избран» в Сенат. Из всех своих обещаний он выполнил только те, что давал Нафунаилу, Бражникову, пану Чорногузу и Легавскому. И то - не все и не совсем как надо.
По угрюмой Лупанской улице, сияя, словно хорошо отпидорасенный самовар, важно шествует Легавский. Навстречу ему грядет пан Черногуз, еще более окабаневший, тряся своими нетрудовыми жиронакоплениями.
ПАН ЧЕРНОГУЗ (весело):
Привет, Легавский! Как идут делишки?
И почему не в форменном камзоле?
ЛЕГАВСКИЙ (важно):
Покорнейше прошу, я боле не Легавский.
Намедни минул месяц с той поры,
Как Крошка Цимес, в доброте душевной,
Помог дворянство мне заполучить!
Однако же сенатский пьяный писарь,
В пожалованной грамоте, страдая
С похмелья дикого, неверно записал
Моё хвамилие - так стал я
Ле Говновским. Ажник хрянцуз какой.
Хоть, впрочем, хорошо -
Все думають, что я есть иноземец.
А службу я оставил...
Пану Черногузу слегка ведет ебло от зависти.
ЛЕГАВСКИЙ (а ныне - Ле Говновский, в сторону зала):
А хули думал ты, макак облезлый,
Таперь я - дворянин, ты ж - самозваный пан!
Ужо кубыть инда надыть полезным
Йо мать твою итить для сильных в мире сем
Потребно быти нам.
А «твой» кабак - не твой, а Цимеса.
А сам ты - на холопской службе,
Пархатый жид, шинкарь засратый...
К парочке подходит Бражников.
БРАЖНИКОВ (бесцеремонно):
Привет, Говновский, Черногуз - витаю!
Чегой-то в глотке у меня першит.
Увидя вас подумал, расцветая -
А не бухнуть ли нам, ить время не спешит.
Трогаются гурьбой по направлению к шинку "Ветеран Полтавской битвы".
ПАН ЧЕРНОГУЗ:
Однако, Крошка Цимес дорогой наш,
Засев в Сенате, очень много сотворил.
Случайно видел я счета его конторы -
Когда я в банк свои рубли ложил.
Дык вот - в нулях, к хуям, я сбился.
Однако, больше чем мильён...
В валюте иноземной!
БРАЖНИКОВ (оченно заинтересованно):
А именно в какой?
В цехинах венецийеких,
Ефимках немских, римских лирах,
Дукатах, талерах, али каких ипшго?
ПАН ЧЕРНОГУЗ:
Одно я знаю - денег дохуя.
И даже больше!
ЛЕГАВСКИЙ (заинтересованно):
Однако, Крошка Цимес все просрет.
(зазистливо)
Готовясь к выборам на следующий созыв,
Ён раз в году кликушам водку шлёть.
А это - дорого!
И «ветеранов», в день победы под Полтавой
Он кормит супом из рубца и потрохов,
Давая им к тому по шкалику горелки!
Как есть - просрет свои он сбереженья!
БРАЖНИКОВ (ехидно):
Ты долбоеб, Говновский!
Ён не водку – «Гамагу» на халяву раздает.
В газете той - портрет с его особой.
И кто гамагу постоянно брал
И вырезал, копя, яво портреты,
То через год, сдав ровное число
Как было нумеров «Гамаги» -
Получить на халяву леденец.
Все стукачи, кликуши, «ветераны»
Ужо побрали эти леденцы.
Я бы и сам собрал портреты эти.
Однако, ежли срачка нападет -
Не до портретов тут -
Газеты не хватает на подтирку.
Подбегает Нафунаил, донельзя взволнованный. На бегу он тяжело пыхтит и попердывает в ритме гиппопотамьей рысцы.
НАФУНАИЛ (голосом испуганного тушканчика):
О горе нам. какое горе!
Я прибежаху рассказать
О случае ужасном сразу,
Едва узнав о том, что приключилось
В стенах Сената!
БРАЖНИКОВ (грубообрываяНафунайди):
Какого хуя, отче, мельтешишь?
Давай-ка не пизди о постороннем.
Давай по делу, покороче, так сказать!
НАФУНАИЛ (волнуясь и бздя еще сильнее, так что изнеженный Легавский ~ ныне Ле Говновский - усердно прыскает себе в нос дамские духи из распылителя):
Дык вот - случилася беда.
Один сенатор, от Лумумбии придурок –
Ён был уславлен тем, что бегал нагишом
За ученицами епархиального колледжа,
Теперь же нравов чистоту блюдёть
В газетах, драмтеатрах, балаганах...
БРАЖНИКОВ (очень зла):
Короче, отче, ибо щчас переебу,
Да так, что высрешь все свои обеды
За целый месяц, что прошел!
НАФУНАИЛ (бздя и пердя неимоверно, переминаясь ногами в натекающей из-под рясы луже):
Дык этот фармазон, напившись пьян,
На кресло Крошки Цимеса в Сенате
Поклаша остру кнопку для гамаг.
Сев на нее и уколовшись, Цимес
Так яростно чесал свое гузно.
Что обломиша волоса златого –
Который создал всем представленье
О благондравии и доброте яво.
Поступках человеколюбных –
Короче, обо всем, что делали другие,
Но слава ихних дел - для Цимеса была…
Обломан златый волосок,
В опале Крошка Цимес..,
Горе, горе! Ах, боже, что таперича с им будет?!
БРАЖНИКОВ (зло скрипя зубъем):
Дурак! А с нами будет что?
Его мне жоппа даже на хуй не нужна,
Своя - мне ближе к телу и дороже!
Ле Говновский при этих словах смотрит, перекосоебившись, на свой зад, явно недовольный тем, что его выпестованная попочка не оценена присутствующими по достоинству.
БРАЖНИКОВ (пнув сапогом под зад Ле Говновского, задумчиво тянет):
Так, говоришь, что волосок он обломил...
Не вырвал? Это точно?
облегченно вздыхает)
Ну, стал бысть, не бяда!
По новой отрастёть, еще покруче,
Позолотее, покустистей, покурчавей!
Зацепится в Сенате Крошка наш,
А там, глядишь, министром станет...
А может, и советником царю...
А, может, и того... кхе-кхе!..
Даст бог, и мы не пропадем!
А щчас - пошли на блядки!
Бражников ведет всю компанию в шинок. Черногуз злится, что Цимес так и не подарил ему прихватизированный шинок в самом бойком месте Лупанска, а только сделал его шинкарем. Правда, освободив от местных налогов. Содомит Ле Говновский обреченно шкандыбает за сотоварищи, содрогаясь от кошмарных мыслей об этих ужасных женщинах, с которыми ему сейчас предстоит встретиться. Нафунаил прикидывает, какие разносолы ожидают их за столом. Бражников, в горячечном воображении, рисует себе женщину, состоящую лишь из гигантских грудей и еще более колоссальной задницы. Так, занятые своими раздумьями, они и скрываются в дверях шинка.
Со стороны Святодупского собора на площадь выходят три кликуши и Фока, о чем-то горячо споря. Из шинка вываливаются им навстречу Мыкыта и запевала хора «ветеранов».
ФОКА (обращаясь к запевале) :
Дык, рассуди нас, кум.
Вот ефти вот кликуши
С утра галдят, что Крошка Цимес наш
Погнал со своего порога попрошаек,
Которые на крест просили для Галушек –
Ну, одноногого того и его бабы,
Которые в день выборов сенатских
По дури собственной под екипаж яво попали,
Да так, что и помре оне.
И говорят кликуши, быдто Цимес,
Снял ногу деревянную свою
И ею потрясал над головами
У тех придурков, стоя на СВОИХ,
ЗДОРОВЫХ, ОБОИХ ногах!!!
Я думаю, что это все болтают
Из зависти, пиздёж все это лютый!
Не правда ль, куме?
ЗАПЕВАЛА (не совсем трезво, но убежденно):
И я слыхал такое сёдни тожа.
Пыздять враги и провокацию пушчають,
А ежели и правда - что с того?
Ну, липовую ногу Крошка носить...
Дык, хуй бы с ей - зато она полегче,
Чем из ветлы, осины али дубу!
И воопче - кормилец наш святой,
А кто не верить в это - враг народу!
КЛИКУШИ (елейным хором, шепелявят нараспев):
А как же, Крошка Цимес барин
Зело хороший - он леденчики даёть!
Паленкой поить на халяву,
«Гамагу» на сортир даеть -
Бесплатную, и со своей патретой -
Как не любить его за это?!
Тадыть надыть набрали ледянцов -
Аж до сих пор сосем, как мишка лапу.
И как одна голосовать пойдем
За Цимеса - как за родного папу!
МЫКЫТА (рвет на себе вышиванку):
Усі, бля буду, знов оберемо!
Дверь шинка с треском распахивается. Из нее, сопровождаемые нецензурной бранью Бражникова, да такою, что и повторить ее совесть не дает, не то что написать, выползают пьяные в дым, двоящиеся (а некоторые - и троящиеся) саксофонисты. Последним шинок покидает барабанщик.
Саксофонисты изо всех сил, ни в пизду, ни в царскую армию (т.е. - ни к селу, ни к городу), несколько громковато, но слаженно - что свидетельствует о нехуевой сработанности коллектива - выводят Шестую симфонию Шестаковича. Барабанщик тихо идет сзади... Проходя мимо кликуш и стукачей, он неожиданно и резко делает в их сторону невъебенно непристойный жест. Изумленные кликуши и стукачи расслабляют сфинктеры и площадь заполняется жидким дерьмом, по пятам преследующим музыкантов. Те поспешно убегают.
Занавес
Публика бушует, актеров вызывают на «бис», на сцену (уже очищенную от дерьма) летят роскошные букеты, завернутые в приятные для глаз купюры национальной конвертируемой валюты высокого достоинства.
Актеры выходят на сцену, и...
Действие первое
… … …